Академический театр, как и все остальное академическое искусство, всегда можно упрекнуть в одном, но самом главном недостатке. Это дефицит жизни. «То, что все на сцене — не настоящее, а „нарочное“, — это не позволяет театру быть жизнью, чистой жизнью», писал мыслитель Юлий Айхенвальд еще столетие назад.

Вот почему в театр сегодня приходит жизнь, и в театре сегодня происходит жизнь. Жанры перестают существовать, границы между ними размываются, рождая новые. На сцене оказываются вещи, порой для сцены непредсказуемые, но внезапно необходимые, такие как абсолютная темнота или отсутствие актёров.

Смело можно констатировать, что театр прошлого отмирает, рождая при этом принципиально новые взгляды на природу и театра вообще, и актерского творчества, в том числе на традиционные механизмы создания образа. Неполнота «реального», попытки преодоления неподлинности на сцене - вот за что мы выступаем сегодня, создавая театр будущего.

Сегодня наша задача - одновременно запустить процессы и поднимания все выше мистической природы театра, и разнимания театра на атомы, представляющие по отдельности текст, человека, сценический объект. Именно в этом мы видим возможность опровергнуть и преодолеть условную природу театра.

Что касается тем, то надо констатировать, что в последние десятилетия театр заговорил о вопросах, далеких от межличной психологии, и способами, обычно ему не свойственными. Например, сегодня текст на незнакомом языке актеры пропускают через себя, заставляя тем или иным образом его звучать, раскрывая его ритмическую природу, характер его звукосочетаний. Отсутствие перевода устраняет саму возможность психологизации. Чужой мир предстает как самодостаточный и принципиально непостижимый. Вот почему сегодня мы говорим про односторонность любого толкования, открытость и изменчивость любой художественной системы, которая начинает говорить с нами, только когда обретает собеседника-«толкователя». И мы хотим стать для нашей публики как раз таким собеседником.

Но, разумеется, дело не только в темах, а в понимании самой природы театра и того, что ему доступно.

В России в 1990-х начало «театру без игры» положил Евгений Гришковец, первым показавший, что сугубо личный опыт может стать материалом для сценического представления, создавший из своего «я» художественный образ, проложивший мостки между личной памятью и коллективным бессознательным. Художественный образ вдруг оказался не так интересен, как человек на сцене и его чувствопонимание образа. Центр тяжести сместился с творения на творящего, со строения на строителя. Сегодня исполнитель и есть персонаж. Роль отсутствует как таковая. Мы – за понимание того, что процесс стал важнее четкой завершенной формы.

Сейчас образ в театре должен напоминать недостроенный дом, где перекрытия обнажены, лестницы обрываются, туда-сюда снуют люди, таскают кирпичи и мешки со строительным мусором. Давайте выведем на сцену тренинги, этюды, читку и их признаки жизни — незавершенность и импровизационность, остроту и непосредственность реакций. Вместе с привлечением на сцену дилетантов и представителей других профессий.

Именно так мы представляем себе поиск новой искренности. Мы вообще – за все, любые попытки театра опровергнуть свою природу. За «театр без театра».

Потому что мы уверены - зритель имеет право получить от нас гарантии, что происходящее перед ним на сцене действительно происходит «здесь и сейчас».